Кстати, мы тут занимаемся «атмосферной рекламой». Например, пузырями, сверхживучими благодаря сверхмогучим поверхностно-активным веществам, которые по утрам влетают в окна потребителей, продирающих зенки, неся на своих боках благие известия о скидках на последние интракорпоралы. А еще аэрозольными облаками из нанодисплеев, что по ночам показывают неспящим клиентам жгучую эротику – облачные девушки и воздушные геи попутно сообщают, что радости жизни недостижимы без нейроинтерфейсов нашей фирмы, которые «подарят вам незабываемые сексуальные впечатления даже по дороге на работу».
Мы заняты своим делом всерьез и надолго – сверхурочные не оплачиваются, но поощряются карьерным ростом. Собственно, у нас и не отдел, но, согласно принципу «прибыльности страха», придуманному Киллом Дейтсом (точнее, его электронной копией), отдельная «фирма», обязанная конкурировать с другим таким же отделом, находящимся в Мьянме. В случае проигрыша в конкурентной борьбе – смерть через банкротство и массовое увольнение.
Потому-то руки сотрудников бешено мелькают в воздухе. Создается обманчивое впечатление сумасшедшего дома, однако таков труд в эпоху виртуальных Windows. В последней версии операционной системы «окна» напоминают могильные плиты из гранита. Контактные линзопроекторы, плавающие на наших зрачках, ответственны за столь тяжеловесный дизайн, но именно так имитируется ощущение могущества – типа «ворочаю горы».
Между прочим, согласно концепции «обнуления кадров», созданной верной соратницей Килла Дейтса, его то ли супругой, то ли вдовой Марой Цукершмельц (до перемены пола именовавшейся Марком), никаких наемных работников в «фирме» и нет. Официально мы сами являемся свободными покупателями пузырей и прочих трюков атмосферной рекламы, а наш доход – это разница между их стоимостью и размером увеличения продаж гаджетов «Pear». Хитро? Именно так было и задумано. Иной месяц этой разницы нет и надо становится в очередь за тарелкой благотворительного супа, сваренного международной НПО «Суппи райот» из нанотехнологично переработанных фекалий…
Так о чем я? (Работа в рекламе сделала меня болтливым.) Если никак увильнуть от дела не удается, то остается пойти в испытательный сектор.
Это значит, что тебя задержат минимум на час. Однако ты уже не будешь встречать криками радости засранца, который поймал с бодуна пузырь, обещающий самую большую скидку, и теперь пришел вставить себе в задницу орган (в данном случае интракорпоральный музыкальный инструмент). И не будешь обзванивать тысячу человек, чтобы спросить, довольны ли они мозговым онанизмом, пардон, сексуальными впечатлениями, подаренным нашим нейроинтерфейсом, пока они сидели в сортире. Их блудливые хихиканья, где-то с пятисотого клиента, начинают просто разрывать черепной коробок – ведь динамики смонтированы прямо на твоих височных костях.
Я, как экс-программист, бывший обладатель статуса «творец», всегда мог наведаться в отдел перспективных технологий нашей корпорации, как известно, ведущей по разработке устройств, имплантируемых прямо в тело, и контролирующей почти весь соответствующий сегмент рынка. (Оп, и сбился на рекламу, что поделаешь, условный рефлекс.) Вообще-то я не злоупотребляю, но сегодня других вариантов не имелось: готов был уже сигануть в окно. Ну да, выброситься с 100-го этажа невозможно, все запаковано, но расколоть башку о металлостекло – вполне. Оно крепкое, в прошлом году уволенный сотрудник стрелял с той стороны из автомата калибра 7,67 – не пробил. Зато удачно застрелился сам. Ах, как нас потом таскали по высокооплачиваемым психологам, похожим на вышколенных сторожевых псов; они всматривались в наши бздливые глаза, внюхивались в наш трусливый пот – не сторонники ли мы проклятого равенства, не готовим ли преступление против святого рыночного принципа, согласно которому побеждает и разрывает добычу самый сильный.
Был, если честно, еще один фактор: менеджер эксперимента. Когда М. Вилнер наклонялась, чтобы прикрепить датчики к моему лбу, около моего глаза оказалась рыжая прядь ее волос, около носа – ее молочная шейка, возле рта – ароматная ложбинка меж известных холмиков в расстегнутой до второй пуговички кофтюле. А порой и ее хрупкая коленка касалась моей ноги. Меня не то, чтобы одолевали блудные помыслы, но было приятно. Хотя, прямо скажем, М. Вилнер никакого повода не давала. Лицо ее было словно высеченным из камня (мрамора), глаза – стальными, и на мои попытки пошутить она реагировала лишь как на досадный «белый шум». Общение между нами она консервировала в пределах стандартных фраз, и только на заморском языке. М. Вилнер приехала «оттуда», хотя я знал, что ее папаня, физик со степенями, выходец «отсюда».
В отделе перспективных технологий, если точнее, в испытательном секторе, мне сперва сделали инъекцию обезболивающего – в район решетчатой кости, потом туда же ввели дозу нанодиффузионного средства. Через какое-то время оно должно было ассемблироваться в интракорпоральный гаджет.
На сей раз меня по-быстрому отпустили из испытательного сектора, заставив прочитать не более десяти буклетов рекламных материалов – еще и рабочий день не закончился.
Поскольку на СУЧ было введено время окончания эксперимента – 19.00, я решил для приличия поболтаться еще полчаса внутри, а в полседьмого сколоть. Настроение улучшилось и я даже понадеялся, что гаджет не заработает. Единственное, что мне досаждало в коридорах Pear-Building, похожих на кишечник барана, – это абстрактное искусство, то бишь висящие повсюду картины Соломона Мешигенера, которые стоят кучу денег и сделаны с помощью то ли плевания краской на холст, то ли чем-то похуже. Впрочем, через двадцать минут я уже скучал по таким незначительным проблемам, потому что новый интракорпорал ассемблировался и включился. Послышалось роковое: «Загружен интерфейс доступа к органам чувств. Боди-коннектор устанавливает соединение с сервером экспериментальной рекламы (СЭР). Произведен удаленный вызов функций СЭРа». И тут же я осознал, что не выдержу и часа, а ведь мне обещали демонтировать интракорпоральное устройство лишь в понедельник утром.
Вы еще не знаете, что такое реклама, которая, раздвигая полушария, втекает прямо в ваши мозги. Которую невозможно остановить, от которой нельзя смыться. Но именно так работал экспериментальный интракорпорал, не нуждающийся даже в линзопроекторах – прямое подключение к оптическим нервам, максимальный КПД.
От всего, что было в нашем здании, разлетались розовые бабочки, пузыри с румяными щечками, разбегались лисята и микки-мауз-подобные мышата, и, конечно же, расползались веселые червячки. (Они есть и на логотипе Pear: надо ж показать, что груша – вкусная, а не такая «пластиковая», как в дискаунтном супермаркете.) Все щебетало, смеялось, завлекало и настаивало на своем, как если б взять блошиный рынок из купчинского гетто для обнищавших экс-менеджеров и усилить во сто крат. Причем гадкий гаджет обрушивал на меня двойной удар – как на покупателя и как на сотрудника корпорации.
Отовсюду верещало и внушало, но зажимать уши было бесполезно – голоса возникали прямо в голове – там, где находятся интракорпоральные динамики.
Усовершенствуй мир, купи новый гаджет Pear. Все вместе: «Мы любим мир, в котором есть Pear».
Pear первый в мире, старайся быть первым в «Пире». Pear – это лучший мир.
Мужественный голос мачо: для сотрудника «Пира» – все женщины мира. И сразу же толерантно-писклявый дуэт: гей из «Пира» – самая желанная задница мира…
Через полчаса у меня мозги звенели, как бутылки на пункте приема стеклотары, еще немного и расколются; меня качало, словно я стоял на палубе парусника, болтающегося в зыбях Бискайского залива. Чтоб охрана не подумала, что я на игле, решил выбираться вместе с основным стадом коллег, несущимся из сотен прозрачных боксов многоуровневого хлева. Все они были, как и я, в куртках «от Pear» с броской стереоскопической рекламой интракорпоралов, конкретно, как в анатомическом атласе, показывающей, куда можно встроить гаджет. Вплетенное в эту одежку устройство позиционирования, между прочим, докладывает полную правду на сервер учета внеофисной полезности сотрудников (СУЧ-2): сколько куртка находилась за пределами домашнего шкафа и выполняла рекламные функции.